В элегии «Ропот» Е.А. Баратынского трансформируется традиционная тема поэзии: мотив ожидания свидания с любимым человеком. Это ожидание наполнено обычно радостью скорой встречи, томлениями о счастье и мечтами, о том, как герой проведет время в блаженстве. Тоскуя без любимой, герой уверен, что с ее приходом он будет счастлив. В послании «к Чаадаеву» Пушкин сравнивает:
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.1
В присутствии любимого человека герой традиционно преображается, расцветает, он снова способен видеть красоту, краски мира, чувствовать жизнь, как пишет Пушкин в стихотворении «Я помню чудное мгновенье»:
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.2
«Ропот» начинается с похожего воодушевленного утверждения:
Он близок, близок день свиданья,
Тебя, мой друг, увижу я!3
Однако дальнейшее лирическое повествование развивается не так, как ожидалось.
Баратынский снова описывает разочарованного лирического героя, который в «Унынии» не смог воскреснуть душою на дружеском пиру, а теперь не в состоянии радоваться близкому свиданию. Герой оказывается далек от своих полковых братьев и от своей любимой. «Друг мой» — распространенное обращение к возлюбленной в поэзии. Это и еще восклицательный знак в конце предложения придают мотиву свидания всё тот же характер условности. Герой и здесь не способен отвлечься от своих мрачных дум, рефлексии. Ни дружба, ни любовь не могут вылечить его от тоски. В этой элегии он сам замечает, что всё идет не так, как должно быть. Он задается риторическим вопросом:
Скажи: восторгом ожиданья
Что ж не трепещет грудь моя?3
При этом он сам риторически обращается к любимой за ответом. Он не собирается притворяться перед ней, как перед друзьями, скрывать свое разочарование. Будучи с ней откровенным, герой показывает ей свое доверие и, возможно, надеется, что она понимает его. Она для него поистине друг, а не просто возлюбленная. Далее он замечает: «не мне роптать». Не ему жаловаться на судьбу, когда у него есть возможность быть счастливым. Он не одинок, в отличие от многих. В этой элегии нет прямого обвинения злого рока в своем унынии. Только сожаление о том, что «дни печали, быть может, поздно миновали». Лирический герой был несчастен до того, как встретил свою возлюбленную. Эти несчастья и опыт наложили на его душу отпечаток печали и неверия в возможность идиллии, счастья. И теперь он не может забыть этот опыт и снова предаться любви, надеясь, что теперь его не предадут, не обманут. Уже слишком поздно.
С тоской на радость я гляжу,
Не для меня ее сиянье,
И я напрасно упованье
В больной душе моей бужу.3
Герой винит самого себя в неспособности отдаться новому увлечению. Его безудержная молодость прошла, он уже не годен для новых чувств, для радости новых свиданий. Больная душа его не может вновь переживать это состояние влюбленности, у нее нет больше сил, она просто отвергает это, отталкивает, поэтому герой признается:
Судьбы ласкающей улыбкой
Я наслаждаюсь не вполне:
Всё мнится, счастлив я ошибкой
И не к лицу веселье мне.3
Помня свой горький опыт, помня прошлую боль несчастья и разочарования, душа героя не придается наслаждению, чтобы не быть обманутой снова, хотя судьба и кажется на этот раз ласково улыбающейся, а не ревниво злобной. Душа взрослеющего героя постепенно уступает место разуму, полному скептицизма и сомнений. Строгий разум не верит в любовь, в искренность, во второй (или даже третий) шанс, поэтому герою и кажется, что все это – ошибка. Он слушает разум и полагается на него, а сердце, разочарованное и тоскующее, слишком слабо для противостояния, ведь оно чересчур многое пережило и не может больше беззаботно веселиться и радоваться, как в юности.
В этой элегии присутствует мотив больной души, который является сквозным для всего творчества поэта. Семенко заметил это:
«Рефлексия равнозначна для Баратынского тягостной болезни духа. О «болезненном настроении» души он писал уже в 1816 году. Образ «больного» — центральный в «Разуверении» (1821). Выражения «больная душа», «недуг» души, «болезненная жизнь», «болящий дух» — типичны для его лирики разных лет («Болящий дух врачует песнопенье…», 1834; «Молитва» и т. д.)»4.
Более того, Семенко упоминает и об отношении поэта к чувству счастья:
«Тема счастья — одна из главных для раннего Баратынского. Счастье — это «живость детских чувств», «сладость упованья», «богатство жизни». Оно несовместимо со знанием и опытом. В счастье может верить лишь «слепая душа». «Счастье» нераздельно с «мечтами» и «снами», то есть иллюзорно. Оно невозможно в силу несовершенства человеческой природы»4.
Это высказывание актуально и для «Ропота». Лирический герой здесь как раз разочаровался в возможности для себя именно счастья, и из-за этого не рад свиданию, не чувствует упования и восторга.
Но если про такую, не «слепую» душу поэт утверждает, что она больна, и если лирический герой ясно видит, что его равнодушие к событию, свиданию, неправильно, то считает ли сам Баратынский жизнь под предводительством разума, умудренного знаниями и опытом, неправильной, а жизнь под предводительством «слепой» души – правильной? Возможно, считает, но есть ли у человека в процессе его взросления выбор?
«Ропот» был написан в 1826г. и представляет собой переработку элегии 1819 года «Ужели близок час свиданья?»
Ужели близок час свиданья!
Тебя ль, мой друг, увижу я!
Как грудь волнуется моя
Тоскою смутной ожиданья!
Родная хата, край родной,
С пелен знакомыя дубравы,
Куда невинныя забавы
Слетались к нам на голос твой—
Я их увижу! друг бесценной,
Что ж сердце вещее грустит?
Что ж ясный день не веселит
Души для счастья пробужденной!
С тоской на радость я гляжу:
Не для меня ея сиянье!
И я напрасно упованье
В душе измученной бужу.
Печаль все чувства утомила,
Мечтою мрачной болен дух;
Быть может, поздно, милый друг,
Меня и радость посетила:
Я наслаждаюсь не вполне
Ея пленительной улыбкой;
Всё мнится, счастлив я ошибкой,
И не к лицу веселье мне!5
Здесь полнее дана ситуация, при которой герой обращается к возлюбленной. Мы видим, что он вернулся домой, в родной край, где в молодые свои годы гулял вместе со своей, возможно, первой любовью. Но теперь он взрослый человек и поражает его именно рефлексия по прошлому. Его душа поражена нахлынувшими воспоминаниями, хотя в ней и заметно одолевающее ее разочарование. Первая половина стихотворения отвлекает внимание читателя с главной мысли о болезни души, поэтому, возможно, Баратынский и убирает ее в последующей редакции и оставляет только первые две строчки. Да и сама эта конкретизированная ситуация звучит так же условно: описание родного дома, природы, на лоне которой герой с возлюбленной проводили свободные часы вместе, похоже на типичные сцены свиданий в любовных романах. Кроме того, автором полнее развернуто состояние внутреннего мира героя. Душа была пробуждена «для счастья», однако она наоборот наполнена тоской, печалью, «которая все чувства утомила»; она измучена. Почему может человек, вернувшийся в родные края, ощущать не восторженную, сладкую радость, а мрачное уныние? Наверно, планы и мечты лирического героя не оправдались, и он возвращается с разбитыми надеждами, потрепанный жизнью и судьбой. Ему нечем обрадовать своего «бесценного друга», поэтому и приезжает он с тяжелым сердцем, поэтому и грудь его волнуется «тоскою смутной ожиданья». Здесь нет жалоб на судьбу, рок, и даже в герое еще присутствует дух, хоть он и болен, но болен мечтой, хоть и «мрачной». Еще разочарование не совсем поселилось в его душе, она еще может мечтать. В последующей редакции ни о каких мечтах речи уже не идет, и грудь героя уже не волнуется, не трепещет даже «тоскою».
Примечания:
- Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977—1979. Т. 1. С. 307.
- Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937—1959. Т. 2, С. 406—407.
- Е.А.Баратынский. Полное собрание стихотворений. Библиотека поэта; Большая серия. Изд. 3-е. Ленинград: Советский писатель, 1989.
- Семенко И.М.. Поэты пушкинской поры. М.: Художественная литература, 1970.
- Баратынский Е.А. Первоначальные редакции и варианты // Баратынский Е. А. Полное собрание стихотворений: В 2 т. — Л.: Сов. писатель, 1936. Т. 2. С. 103—223.