В поздний период творчества Е.А. Баратынский реже, но все же обращается к жанру элегии, наполняя его философским содержанием. Стихотворение «На что вы, дни!» поднимает волнующую автора тему духовной смерти. Главный конфликт здесь между умершей душой и бессмысленно живым телом – «один из коренных “конфликтов” романтической литературы, конфликтов, вытекающих из нарушения идеальной нормы единства[1]»:
На что вы, дни! Знакомый свет явленья
Свои не изменит!
Все ведомо, и только повторенья
Грядущее сулит.
Недаром ты металась и кипела,
Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
И, бедный круг подлунных впечатлений
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня![2]
С самого начала стихотворение пронизывает мотив безысходности. Жизнь лирического героя зашла в тупик, и он не видит выхода. Риторические восклицания («На что вы, дни! Знакомый свет явленья свои не изменит!») усиливают его тоску. Жизнь для героя скучна и однообразна, он все познал, исследовал, все успел почувствовать, пережить. Ему больше нечего делать в этом мире. Его существование как бы замкнулось в одной точке, время для него идет по кругу, оно циклично, дни одинаковы. Особенно это заметно в самом конце стихотворения: «…как утро встанет, / Без нужды ночь сменя, / Как в мрак ночной бесплодный вечер канет, / Венец пустого дня!» При этом Баратынский трансформирует романтическую традицию, так как в ней
«циклическое время воспринимается как абсолютный плюс. Гармония мира, живущего по законам природного (т. е. текущего по кругу) времени, является необходимым атрибутом романтической лирики». – Отмечает Розанова. – «<…> Лирический герой Баратынского оказывается в мире, который в соответствии с традицией должен пониматься как безусловно положительный, но циклическое время меняет свой знак с плюса на минус, и сам идеал оказывается ловушкой»[3].
Герой, таким образом, замкнут в кругу времени, его положение безвыходно. Это доказывают и эпитеты, которые автор использует для описания времени суток: «бесплодный вечер», «пустой день». Однообразие и бессмысленность существования угнетают героя, а неизменяемый реальный мир для него тюрьма, в которой он обречен на вечное одиночество. Эпитеты также метафорически обозначают конец его жизни. Он влачит бессмысленное, «бесплодное» существование.
Такое состояние – следствие, а причина в смерти души лирического героя. Она торопилась жить, любить, испить чаши горя и радости до дна. Она рано постарела, растратила все свои силы, без отдыха гоняясь за новыми впечатлениями. Теперь она не может восстановиться, воскреснуть. Познав все веселье и печали, выучив все уроки этого мира, необходимые ей, она заскучала. Ей больше нечего здесь делать. Примечательно использование олицетворения «душа кипела», как и в элегии «Две доли». В конце концов, она, словно вода, выкипела. Интересно и употребление олицетворения «металась». Желая попробовать всё в этом существовании, душа бросалась от одного впечатления, переживания к другому. Ее пока не ограничивал разум, она действовала в полную силу, и, таким образом, растратила весь свой потенциал напрасно. Поэтому она «безумна». Теперь ей остается только дремать и вспоминать прошлое, о котором она видит сны. Но тело всё ещё молодо, всё ещё не готово умирать. В итоге оно оказывается пустой физической оболочкой, вяло ждущей своего распада, чтобы отпустить томящуюся душу.
Интересна эта элегия на морфологическом уровне. Герой обращается к своей душе, используя местоимение «ты». Он прямо свой монолог адресует ей, только она для него значима. Местоимение «ты» — показатель дружеской, интимной атмосферы, царящей между собеседниками. Герою жаль свою душу, он скорбит о ее смерти. К телу же он относится отчужденно. Оно неодушевлённое, бесполое, для его обозначения используется местоимение «оно».
«Приобретает осмысленность тот случайный чисто лингвистический факт, что тело – среднего рода. Композиция стихотворения ведет к тому, что этот грамматический признак приобретает трагичность: оно – уже не мужчина, и даже уже не человек»[4] – как точно замечает Е.Г. Эткинд в книге «Материя стиха».
Тело без души ни на что не способно. Само оно не стремится ни к чему, кроме удовлетворения своих физических потребностей, оно ничему не радуется, не печалится, ничего не хочет. Стоя лицом к жизни, смотря на течение времени, на смену дней и, может быть, целых эпох, оно не видит, гляди бесчувственно, «бессмысленно». Ему все равно. Смысл его существованию придает именно душа, но она мертва. Образ человека в этой элегии – это овощ, зомби, безжизненный, дематериализованный, «оно».
Очень часто в течение жизни человек разрывается между удовлетворённостью своим состоянием, когда он сформировался как личность, когда все стороны его жизни (семья, друзья, работа) находятся в равновесии, и каким-то тихим, но мучительным желанием чего-то большего, чего-то великого и даже сказочного.
«Из этого создается то ощущение межеумочности человеческой природы, которая как бы зависает между земным и небесным миром, духовным и материальным. И в этом – все муки и вся трагедия отдельного человеческого существа»[5] – как замечает Всеволод Алексеевич Грехнев в своей монографии «В созвездье Пушкина».
В этот момент происходит столкновение души с разумом, телом. Первая вечно хочет расти выше и выше, вторые обычно удовлетворены достигнутым и стремятся сохранить равновесие. Это конфликт земного и небесного в человеке. Он раскрывается в этом стихотворении в противопоставлении души и тела.
«Ты» и «оно» — два центра стихотворения. Они противопоставлены друг другу. «Душа» наполнена содержанием с помощью аллитераций на «в» и «ш», «с». Они создают впечатление душевной целостности и избытка некогда кипевших в ней сил:
Недаром ты металась и кипела,
Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
И, бедный круг подлунных впечатлений
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь;[6]
«Тело» же лишается содержания с помощью приставки и предлога без(-), указывающих на отсутствие в нем жизни:
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
«Тело превратилось в особое существо – бездушное и бездуховное, злое, или, во всяком случае, бесполезно-паразитическое»[7].
Если считать это стихотворение закономерным продолжением элегий «Две доли» и «Истина», то мы может видеть будущее героя, который выбрал первую долю, несмотря на предложение Истины. Уснувшую душу он попытался воскресить, снова вовлечь ее в волнения, заставить мечтать. Но у него не получилось, и теперь он напоминает одного из тех трупов, восставших из могилы по зову волхва.
Баратынский в этой элегии трансформирует традиции романтизма. Выше уже отмечено, что он по другому смотрит на идею цикличности времени, воспринимая эту особенность не как мировую гармонию, а как застой и даже смерть. Более того, поэт здесь ограничивает возможности душевного развития человека. Оказывается, душа может остановиться в своем познании этого мира, пресытиться теми чувствами, событиями, волнениями, которые они вызывают, и впасть в забвение.
«И это, в свою очередь, было опровержением канонов романтической поэзии» — отмечает Семенко. – «Поприще “души” — согласно романтикам, сопричастное безмерности божества — у Баратынского изображается как нечто ограниченное самыми узкими пределами. Если традиционной в поэзии была скорбь о бренности тела, о том, что смертность тела насильственно обрывает духовную жизнь, то по Баратынскому все как раз наоборот!.. В его стихотворении “тело” живет дольше, чем “душа”; ресурсы души исчерпываются быстрее, и ей приходится жить «повтореньями» (тема “возвратных сновидений”)»[8].
Таким образом, в стихотворении «На что вы, дни!» описано состояние человека, в котором душа мертва. Он представляет собой обездвиженное тело, доживающее свой век бесплодно, бессмысленно. Оно, по сути, живой труп.
Примечания:
[1] Семенко И.М.. Поэты пушкинской поры. С. 262.
[2] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т.1. С. 158.
[3] Розанова Т. Мотив смерти как конституирующее начало метатекста (на материале лирики В. А. Жуковского и Е. А. Баратынского) // Русская филология. 9 Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, Тартуский университет, 1998. С. 59
[4] Эткинд Е. Материя стиха. СПб: Изд-во «Гуманитарный союз», 1998. С. 95.
[5] Грехнев В.А. В созвездье Пушкина. Нижний Новгород: Изд-во «Бегемот», 1999. С. 93.
[6] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т.1. С. 158.
[7] Эткинд Е. Материя стиха. С. 95.
[8] Семенко И.М.. Поэты пушкинской поры. С. 263.