Стихотворение «Две доли» — одна из первых философских элегий Баратынского. Личные переживания и эмоции здесь переосмысливаются в общефилософские понятия, а повествование логически выстроено.
Дало две доли провидение
На выбор мудрости людской:
Или надежду и волнение,
Иль безнадежность и покой.[1]
С самых первых строк появляется мотив выбора, которого в предыдущих элегиях, по сути, не было. Судьба дает человеку на выбор два жизненных пути. Интересно то, что из всех человеческих качеств именно мудрости предоставлено совершить этот важный шаг. Причем мудрость «людская», то есть не каждого человека в отдельности, а общая, единая «людская» мудрость. Благодаря этому вся ситуация достигает крайнего обобщения. Два пути выражены антитезой: «или надежду и волнение, иль безнадежность и покой». Надежда и волнение представляют романтическое мировоззрение, полное страстей, чувств, стремлений. Безнадежность и покой – черты разумного взгляда на мир, когда ум правит бал, а душа дремлет. Первое обычно присуще молодым людям:
Верь тот надежде обольщающей,
Кто бодр неопытным умом,
Лишь по молве разновещающей
С судьбой насмешливой знаком.
Надейтесь, юноши кипящие!
Летите, крылья вам даны;
Для вас и замыслы блестящие,
И сердца пламенные сны! [1]
Вторые – людям, много пережившим:
Но вы, судьбину испытавшие,
Тщету утех, печали власть,
Вы, знанье бытия приявшие
Себе на тягостную часть!
Гоните прочь их рой прельстительный:
Так! доживайте жизнь в тиши
И берегите хлад спасительный
Своей бездейственной души.[2]
Через эпитеты, которыми описываются обе доли, можно понять отношение автора к ним. Сначала кажется, что первая дана в более выгодном свете. Юноши «кипящие», живущие полной жизнью, наделены «крыльями» (метафора), чтобы взлетать до неба, обозревать весь мир с высоты, быть свободными, как ветер, телом и духом, независимой мыслью охватывать весь мир. Их жизнь прекрасна, они любят, страдают, творят, мечтают. Настоящая жизнь им знакома только по рассказам других, сами они пока не пережили сильнейших потрясений, поэтому они надеются, витают в облаках. Для них открыты все пути: «замыслы блестящие», «сердца пламенные сны». Последняя метафора достаточно стертая и звучит условно. Автор как бы обобщает все чувства, волненья, стремления, прекрасные порывы молодости в одно словосочетание. Снова здесь мотивы сна и мечтаний объединяются. Юношеские романтические мечты – это всего лишь несбыточные сны, это заблуждения. У них нет связи с реальностью. Из-за этого и «замысли блестящие» звучит как ирония. Скорее всего, надежды окажутся несостоятельными. В этой элегии мотивы сна и смерти, по сути, противопоставляются. Жизнь, полная любви, счастья, надежд оказывается сном, а существование в покое, когда в душе царит холод, — наоборот, осмысленным, обдуманным выбором. Определение «кипящие» тоже содержит в себе иронию, ведь кипящая вода постепенно выкипает, так и юношеский пыл, в конце концов, испарится. Баратынский очень точно и психологически тонко подбирает эпитеты.
Как же и надежда (возможно, главная отличительная черта первой доли от второй) «обольщающая». В словаре Даля это слово имеет негативные значения:
«обольстить кого чем, облещать, обманывать лестью; манить, заманивать; склонять к чему лукавыми ласками, льстиво морочить, уловлять, прельщая чем; соблазнять, <…> Обольстить женщину, соблазнить, -ся, быть обольщаему; | обманываться слепыми надеждами; видеть ошибочно, верить тому, чего нет, ошибаясь, соблазняясь»[3].
Надежде верить не стоит. Она ошибочна, и никакой пользы от нее нет. Выбрав такой эпитет, автор показал своё категоричное отношение и к ней, и к юношескому мировоззрению в целом. Эту же функцию несут эпитеты: «неопытный ум», «судьба насмешливая». Провидение только посмеивается над теми, кто выбирает первый путь. Оно уверено, что они в течение жизни изменят своё мнение, и само к этому их приводит, предоставляет им получить такой опыт, что заставит их «неопытный» ум изменить свое первоначальное необдуманное решение.
Выбравшие второй путь – это принявшие «знанья бытия» люди, узнавшие реальную жизнь, понявшие судьбу. Они разуверились в мечтах, потеряли крылья, их мысли скованы разочарованием, ограничены умом. Они принесли в жертву способность искренне любить ради спокойствия и тихого, обывательского счастья, которое пылкие юноши считают ложным. Они накопили опыт и действуют согласно ему. Воспоминания о прошлом приносят им только печаль и тоску, поэтому они не думают о нем и стараются вообще не будить душу никакими переживаниями. Они живут, слепо плывя по течению второй доли. Неудачи юности и разбитые мечты придали их мыслям трезвость. В их планах на будущее нет ничего сказочного, сомнительного, несбыточного. Им тяжело осознавать, что их жизнь безнадежна, бескрыла и скучна, и что ничего не изменится. Это знание – тяжелая ноша. Чтобы сделать его легче, они отказываются от надежды. Они предпочитают застыть в покое повседневных дел, ибо так легче существовать с этим знанием. Душа их придавлена, она бездействует.
Возможно и то, что они сознательно убивают свою душу, чтобы легче переживать истину, они сознательно заставляют ее замолчать и уснуть. Автор в пятом четверостишии призывает людей такого склада беречь этот «хлад спасительный». Для них такое замороженное состояние – выход. В ином случае они снова своими эмоциями и желаниями испытают рок. Описания первой и второй доли контрастируют. Первой соответствуют, например, эпитеты «кипящие», «пламенные», «блестящие», второй – метафора «хлад души», эпитеты «бездейственной», «тягостную». Первая содержит в себе духовную жизнь в разгаре чувств, стремлений, вторая же — наоборот, духовная смерть.
На мотив «смерти души» в этом стихотворении намекают метафоры «хлад души» и эпитеты «бездейственной». Он присутствует имплицитно («холод (хлад, холод могилы, могильный), реже — неподвижность, обозначаемая через образ уз смертных, оков смертных или молчания (молчанье вечное)»)[4]. Вторая доля – это покой, застой, стагнация. Слова «холод», «покой» часто в поэзии участвуют в описании смерти. Например, у А.С. Пушкина:
И погасающий светильник юных дней
Ничтожества спокойный мрак осветит.[5]
<…>
Схожу я в хладную могилу,
И смерти сумрак роковой
С мученьями любви покроет жизнь унылу.[6]
Элегия (Я видел смерть…) 1816 года.
Конец элегии Баратынского развивает мотив смерти души:
Своим бесчувствием блаженные,
Как трупы мертвых из гробов,
Волхва словами пробужденные,
Встают со скрежетом зубов,-
Так вы, согрев в душе желания,
Безумно вдавшись в их обман,
Проснетесь только для страдания,
Для боли тяжкой прежних ран.[7]
Шестая строфа представляет собой развёрнутое сравнение выбравших вторую долю людей с трупами. Восставшие по зову колдуна из могил все равно остаются умершими. Это пустые разлагающиеся тела без душ, с небьющимися сердцами. Если принявшие «знанье бытия» люди вдруг захотят вернуться к романтическому мировоззрению, вновь влюбиться, вновь мечтать и стремиться к невозможному, то они будут похожи на эти трупы, ибо душа их не оживет. Душу воскресить не получится, и Баратынский снова в этом уверяет. Он и здесь категоричен в своих суждениях. Таким страшным сравнением он как бы ограничивает людей второго пути в выборе: «проснетесь только для страдания, для боли тяжкой прежних ран». Образ сна традиционно метафорически заменяет смерть. Мертвая душа дремлет, и если попытаться её разбудить новыми чувствами, то пробуждение ее не воскресит, а только разбередит старые раны. Лучше не пытаться, лучше оставаться в состоянии покоя, ведь оно спасительно, оно «блаженно», оно принесет им счастье.
«Разочарование, таким образом, предстает как некое монолитное, неподвижное состояние; холод бесстрастия оказывается для человека не только возможным, но и желательным»[8] – утверждает Альми.
В предыдущих разобранных элегиях не говорилось прямо о смерти души. Автор на нее намекал смежными мотивами сна, болезни, покоя. В этом стихотворении же человек разочарованный прямо сравнивается с трупом.
Закономерно возникает вопрос: есть ли на самом деле выбор у человека? В самом начале Провидение дает право выбора, но это право достаточно условно. Юноша пойдет по пути первой доли, так как он пока не знает жизни, полон надежд и желаний. Но впоследствии судьба сама его приведет ко второму пути. Он получит такой опыт, что сам выберет покой, тишь, «спасительный хлад», жизнь бескрылую, безнадежную. Душа стремится к чему-то большему, ей хочется совершать невозможное. Однако ее порывы заглушаются доводами разума, и она в дремоте постепенно умирает. Если человеку до безумия надоест эта жизнь, и он попытается вернуться к прежней, у него все равно не выйдет. Прежним стать не получится. Баратынский показывает это страшным сравнением, после которого не хочется и пытаться.
Какой путь выберет сам автор? Он отвечает на этот вопрос в стихотворении «Истина» (1823г.). Перед лирическим героем, разочаровавшимся в жизни, предстает истина и предлагает ему покой, словно Провидение, дает ему на выбор два пути. Но ради покоя герою придется усыпить свою душу. Он не соглашается, ведь для него это равнозначно смерти:
Покинь меня, в твоей науке строгой
Я счастья не найду;
Покинь меня, кой-как моей дорогой
Один я побреду.
Прости! иль нет: когда мое светило
Во звездной вышине
Начнет бледнеть и все, что сердцу мило,
Забыть придется мне,
Явись тогда! раскрой тогда мне очи,
Мой разум просвети,
Чтоб, жизнь презрев, я мог в обитель ночи
Безропотно сойти. [9]
Он просит Истину вернуться тогда, когда он сам будет на смертном одре. Это подходящее время для принятия истины, но, придя раньше, она только навредит ему. Герой, а за ним и автор, избирает первую долю и постарается следовать ей до конца.
Таким образом, в стихотворении «Две доли» вместе с описанием состояния духовной смерти присутствует описание духовной жизни, и они резко противопоставляются. Душа живет по-настоящему, мечтая и надеясь, однако все ее порывы напрасны, все ее волнения – пустые сны. С ее смертью приходит трезвость понимания, холодная рассудочность, и человек, по сути, сам выбирает вторую долю.
Примечания:
[1] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т. 1. С.45.
[2] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т.1. С.45.
[3] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т.2. С. 1569.
[4] Григорьева А.Д. Поэтическая фразеология Пушкина. С. 155.
[5] Пушкин А.С. Полн. Собр. соч.: В 10-ти т. Т.1. С. 213.
[6] Там же. С. 214
[7] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т.1. С.45.
[8] Альми И.Л. Элегии Е.А. Баратынского 1819-1824 годов. С. 140.
[9] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т.1. С. 53.