Пушкин писал:

«”Признание” – совершенство. После него никогда не стану печатать своих элегий…»[1].

«Признание» — одна из вершин поэзии Е.А. Баратынского и предмет исследования всех, кто интересовался творчеством этого поэта. В нем в наибольшей степени проявляется его рационализм, своеобразно раскрывается мотив любовного охлаждения, и тема «смерти любви», трансформирующаяся в «смерть души», в нем оригинально представлена.

В стихотворении представлена ситуация расставания лирического героя с возлюбленной. Эта тема часто появлялась в элегиях, и причинами были, в основном, измены возлюбленной. Иногда герой расставался с возлюбленной, надеясь, что расстояние и время заглушат любовь, но все еще продолжал любить. Причиной могла служить и трагическая смерть любимой девушки. Но всегда герой страдал, томился, не находил себе места, обвинял либо судьбу, либо ветреность неблагодарной возлюбленной. В стихотворении «Под небом голубым страны своей родной…» (1826г.) А.С. Пушкина поднимается тема любовного охлаждения самого героя:

Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

И равнодушно ей внимал я. [2]

 

Но лирический герой только задается вопросом: «Где муки, где любовь?»[2], но не дает ответа.

У Баратынского та же тема любовного охлаждения раскрывается более подробно:

Притворной нежности не требуй от меня,

Я сердца моего не скрою хлад печальный.

Ты права, в нем уж нет прекрасного огня

 Моей  любви  первоначальной.

Напрасно я себе на память приводил

И милый образ твой и прежние мечтанья:

Безжизненны мои воспоминанья,

Я клятвы дал, но дал их выше сил.[3]

 

Герой отталкивает бывшую возлюбленную и прямо говорит ей, что любви больше нет. Он не притворяется, не пытается смягчить ситуацию, но при этом он не винит ее ни в чем. С самых первый строк он начинает исследовать ситуацию утраты любви, приведшие к этому причины, свои настоящие чувства, причем с психологической точностью и безжалостностью. Очень тонко подбираются эпитеты: «притворная нежность», «безжизненные воспоминания». Герой понимает, что теперь он абсолютно равнодушен к былой возлюбленной, в нем не осталось даже нежности, заботы, внимания, интереса к тому человеку, который был так любим, так долго жил в сердце, без которого герой, возможно, не представлял своей жизни. Он не ощущает симпатии, теплоты к прошлому, или наоборот тоски, раздражения на прошлое или на близкого в прошлом человека. Чувство его умерло, что доказывают метафоры и эпитеты, используемые автором: в сердце «хлад», воспоминания «безжизненны», «огня любви» больше нет. Последнюю метафору можно соотнести с угасанием и самой духовной жизни («жизнь уподоблялась нити (нить жизни), факелу (факел жизни, светильник жизни, пламенник жизни, а также пламень жизни, огонь жизни)…»[4]). Данное сопоставление позволяет расценивать смерть любви как духовную смерть героя. В его душе только абсолютное равнодушие, но нотки грусти все-таки проскальзывают  в его словах. Например, хлад его сердца «печальный», значит он жалеет о потери чувства, образ бывшей возлюбленной для него всё еще «милый», но теплота и близость, придаваемый эпитетом, превращаются в холодную констатацию объективного факта. Он пытался вернуть любовь воспоминаниями, но это напрасные старания. Герой оглядывается назад, но там всё безжизненно, как в пустыне. Он использует несколько стертых метафор («сердца хлад», «огня моей любви»), но они звучат здесь искусственно, как будто автоматически герой их употребляет для того, чтобы объяснить героине ситуацию на ее языке. И даже слова «прекрасного огня моей любви первоначальной» могут быть восприняты как фраза, несобственно-прямая речь героини (они следуют после слов «ты права»).

Герой с самых первых строк кажется бессильным в борьбе за свою любовь. Она исчезла сама по себе, и единственное, что остается ему – это понять, почему так произошло, и смягчить удар, который он наносит некогда дорогому ему человеку. Он анализирует и одновременно объясняет героине:

Я не пленен красавицей другою,

Мечты ревнивые от сердца удали;

Но годы долгие в разлуке протекли.

Но в бурях жизненных развлекся я душою.

Уж ты жила неверной тенью в ней;

Уже к тебе взывал я редко, принужденно,

И пламень мой, слабея постепенно,

Собою сам погас в душе моей.[5]

Причина не в измене, а в естественном ходе жизни. Герой провел много времени вдали от возлюбленной, погруженный в свои дела и проблемы. Он просто о ней стал забывать. Так часто бывает, что вступая в новых жизненный этап, приобретая новых друзей, знакомых, человек забывает о прошлом, теряет интерес к прежним увлечениям, равнодушно читает письма старых друзей, или же просто взрослеет. Разум одерживает победу над чувствами. Романтическое мировоззрение оказывается неприспособленным к жизни. Благородные порывы разбиваются о грубую логику и правила. Реальность учит своим законам, и рациональный ум выходит на первое место. Прежние идеи, интересы, кумиры теряют свою актуальность, и человеку приходится от них отказываться ради благополучия, успеха и просто счастья, неидеального, о котором мечтал всю юность, но реального, разумного.

И здесь лирический герой не винит ни себя, ни героиню, но время и расстояние. В этом заключается оригинальность раскрытия Баратынским мотива любовного охлаждения. Романтического страдания по утраченной или преданной любви герой не испытывает. Он теперь рационально мыслит, а разум всегда уверен, что незачем думать и жалеть о прошлом, нужно жить настоящим и заботиться о будущем. Сердце и душа героя подчинились его уму.

«Образ этого, как будто уже знакомого нам разочарованного героя в “Признании” резко снижен, лишен всякой элегической условности. Не осталось ничего от традиционного “певца”, оплакивающего утрату весны своей: рассказ героя о самом себе реалистически точен и прозаически трезв; разочарованность его не только проявляется в конкретной ситуации, но впервые (после Онегина) выводится из обстоятельств жизни. Перед нами точно зафиксированный процесс охлаждения чувства. Любовь погасла не из-за каких-то романтических причин <…>. Она задушена будничными обстоятельствами будничной жизни»[6] — как точно замечает И. Л. Альми.

Исповедь героя похожа на обыкновенный разговор двух прежде близких людей при встрече. Здесь нет пафоса, нет патетичных фраз, риторических восклицаний. Автор использует всю ту же традиционную метафору погасшего пламени для объяснения утраты чувства, которое было смыслом жизни для души героя, и без которого она погибла,  а также словосочетания «в бурях жизненный» для обозначения закономерного потока жизни.  В этом стихотворении отсутствует мотив сна, но не один раз используются слова «мечтания», «мечты».

Семенко отмечает, что «близко к значению “сна” и значение слова “мечты”. “Мечты ревнивые от сердца удали”, — говорится в “Признании”. “Любовные мечтанья”, “прежних лет мечтанья”, “мечтанья юные” и т. п. всегда появляются у Баратынского в противопоставлении <…> иллюзорного действительному»[7].

Любовь – иллюзия, новое чувство – тоже, их пламень в душе погас, в сердце холод, а воспоминания безжизненны. Всё это метафорически говорит о духовной смерти героя. В его душе тоска по прошлому, разочарование в любви, и еще равнодушие. Он позволил разуму вести себя, а душе мирно дремать, ни о чем не заботясь. Она устала, она жаждет покоя, и получает его, но вечным, безвременным. И прошлое – иллюзия. От него остались одни разочарования. Все мечты не сбылись, все старания были бесполезны, все порывы ни к чему не привели. Прошлое измотало душу, сделало ее равнодушной ко всему, и даже убило её.

Интересен в стихотворении и образ «неверной тени». Мысль о бывшей любимой живет в душе словно тень, словно легкая дымка проходит сквозь ее сон. Причем тень «неверная». В словаре Даля находим значения:

«Верный, исповедующий истинную веру; | вполне преданный вере своей, верующий безусловно; | сполна кому или чему преданный, неизменный, надежный, на кого можно положиться; | не ложный, правдивый, точный, истинный, подлинный, достоверный»[8].

Лирический герой потерял веру в свою любовь, потерял веру, возможно, и в то, что когда-либо еще увидит ее. Он считал своим долгом сохранить свои чувства к ней, помнить ее, быть ей верным, но жизнь сама навела его на другой путь. Он не хотел ее отпускать, поэтому заставлял себя  взывать к ней, поэтому принужденно, без душевного отклика. Он винит себя, что не удержал любви, и уколы совести остались в образе тени бывшей возлюбленной в его душе.

У Пушкина в элегии «Под небом голубым страны своей родной…» также присутствует этот образ:

Где муки, где любовь? Увы! в душе моей

Для бедной, легковерной тени,

Для сладкой памяти невозвратимых дней

Не нахожу ни слез, ни пени. [9]

Здесь также тенью (призраком) является образ возлюбленной, к которой лирический герой больше ничего не испытывает. Но возлюбленная пушкинского героя умерла. Он не чувствует горя, боль утраты, не плачет по покинувшему этот мир человеку. Возлюбленная же героя Баратынского жива. Но жива ли она для самого героя? Возможно, вместе с прошлым, вместе с душой для него умерла и она. Он больше не воспринимает ее как близкого человека. Она навсегда останется для него тенью, «безжизненным воспоминанием».

Герой тяжело переживает свою духовную смерть:

Верь, жалок я один. Душа любви желает,

Но я любить не буду вновь;

Вновь не забудусь я: вполне уповает

Нас только первая любовь.[10]

 

«Жалким» его делает утрата любви, только любовь даёт полноту ощущения жизни. Он уверен, что любить можно только раз, и это первое чувство настолько сильно, что истощает все душевные силы героя. Больше герой не сможет это пережить, не сможет воскресить свою душу. Он очень категоричен в своих высказываниях. Видно, как его словами управляет разум, как рационализм завладел всеми его суждениями. Перед героиней больше не пылкий юноша, любивший её, но взрослый здравомыслящий человек. Недаром здесь звучат как синонимы «любить» и «забудусь». Последнее слово многозначно:

«Забываться, забыться, о деле, вещи: быть забываему, выходить у кого из памяти. Дело это забылось как-то. | О человеке становиться беспамятным; от дряхлости: выживать из ума; в болезни: быть не при себе, не в памяти; засыпая: дремать»[11].

Герой больше никого не полюбит, то есть он больше не задремлет, не заснет. В этом строчке снова возникает мотив мечтаний. Волшебное, прекрасное чувство, любовь, к которому герой стремился всю свою юность, кажется ему иллюзией. Кроме того, как и в «Разуверении» появляется мотив больного («забыться» как потерять сознание, впасть ненадолго в беспамятство). Но если в «Разуверении» смерть души была для героя болезнью, то в «Признании» возврат любви равен заболеванию. Герой этого стихотворения более трезво мыслит. Трезвость пронизывает все его дальнейший рассуждения:

Грущу я; но и грусть минует, знаменуя

Судьбины полную победу надо мной;

Кто знает? мнением сольюся я с толпой;[12]

 

Пережив утрату романтических иллюзий, смерть собственной души, угасание своей любви, казавшейся поначалу вечной, герой отдает себя в подчинение судьбе. Он сдается. Он вполне верит, что станет обычным обывателем, частью толпы, изберет тихое, разумное счастье, женится на подходящей ему девушке, не на той, которую любит, а на подходящей, с хорошим приданым и характером. Этот брак будет разумен не только с общественной точки зрения, но теперь и с точки зрения самого героя, ведь он «мнением» сольется «с толпой». Свет считает необходимым обдуманный брак, приносящих материальную пользу. Но супруги не будут в близких отношениях, между ними не будет «обмена тайных дум», который является для героя признаков настоящей любви и настоящей духовной жизни. Свобода в желаниях, неограниченное проявление чувств, принятие их другим человеком  — вот то, что поддерживает жизнь души.  А ее смерть для автора  заключается именно в противоположном образе жизни: скучном, однообразном, закономерном, обывательском. Все порывы души глушатся размышлениями ума. Она дремлет в бездействии и уже ничего не желает. Лирический герой Баратынского не хочет такой жизни, но выбора у него нет. Утрата романтических иллюзий – традиционный этап взросления. Это его судьба, и противиться ей он не в силах. Она одерживает «полную» победу над героем. У него нет ни малейшего права на собственный выбор. Ему остается только идти, не противясь, по течению жизнь как бы в полусне, неосознанно.

Герой не индивидуален в своей судьбе. Его участь ждет многих. Своим решением он губит не только чувства бывшей возлюбленной, но и жизнь его будущей избранницы. Все трое будут несчастны, но для героя это неизбежно, и он не пытается это предотвратить:

Не властны мы в самих себе

И, в молодые наши леты,

Даем поспешные обеты,

Смешные, может быть, всевидящей судьбе.[13]

 

Стихотворение заканчивается обобщающим выводом – излюбленным приемом Баратынского. Анализ чувств завершен, выявлена закономерность, которую можно применить ко всем людям. Индивидуальные переживания героя, таким образом, становятся общечеловеческими.

Эта элегия – настоящее открытия автора и поистине шедевр. В ней мастерски трансформируется мотив любовного охлаждения. Герой здесь – не романтический герой. Он не страдает, не проклинает судьбу, не терзается непреодолимой страстью. Это обыкновенный человек, бывший романтиком, но повзрослевший, понявший жизнь и ее законы. Причины утраты любви он видит в обычном течении жизни, в обстоятельствах, во времени и расстоянии. Его рационализм убийственен. Он даже не пытается воспротивиться судьбе. У него «способность доходить до конца в самых нелестных представлениях о себе самом, беспощадная трезвость видения»[14] – как замечает Альми. И причина этой трезвости в том, что душа его мертва: она устала, она хочет покоя, она дремлет. Не сумев уберечь, сохранить пламя первой любви, душа героя не способна в то же время полюбить вновь, а жизни без любви для нее не существует.  У нее просто нет душевных сил для борьбы с роком, и, в конце концов, она погибает. Герою же остается плыть по течению судьбы, а это значит жить обывательской, обычной жизнью. В этом поэт видит духовную смерть. В предыдущих стихотворениях были описаны симптомы смерти души: равнодушие, разочарование, уныние. Здесь даны последствия.

«Пройдет немало лет, целая историко-литературная эпоха, прежде чем воздействие объективного хода событий на помыслы и поступки людей будет осознано настолько, что смогут быть написаны следующие слова Тургенева: “Обстоятельства нас определяют; они наталкивают нас на ту или другую дорогу, и потом они же нас казнят”[15]. Прежде чем зависимость личности от окружающей среды станет предметом раздумий Герцена, Чернышевского, Добролюбова. Нечего и говорить, что между этими раздумьями и философией ранней лирики Баратынского — дистанция огромного размера. Но в элегиях Баратынского — зачатки того процесса, которому предстоит огромное будущее»[16] — утверждает Фризман.

 

Примечания:

[1] Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10 т. М.; Л.: .: Изд. АН СССР, 1951. Т.10. С. 78.

[2] Пушкин А.С. Полн. Собр. соч. В 10-ти т. М.; Л.: Изд. АН СССР, 1950. Т.2. С. 332.

[3] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. СПб.: Издание разряда изящной словесности Императорской Академии Наук, 1914. С. 57.

[4] Григорьева А.Д. Поэтическая фразеология Пушкина. М.: Наука, 1969. С. 151.

[5] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. СПб.: Издание разряда изящной словесности Императорской Академии Наук, 1914. С. 57.

[6] Альми И.Л. Элегии Е.А. Баратынского 1819-1824 годов. С. 137.

[7] Семенко И.М.. Поэты пушкинской поры. С. 235.

[8] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. СПб.; М.: Изд-во Тип. Товарищества М.О. Вольф, 1903-1909. Т. 1. С. 443.

[9] Пушкин А.С.  Полн. Собр. соч. В 10-ти т. Т.2. С. 332.

[10] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т. 1. С. 57.

[11] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т.1. С. 1389.

[12] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. С. 57.

[13] Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. С. 58.

[14] Альми И.Л. Элегии Е.А. Баратынского 1819-1824 годов. С. 138.

[15] Тургенев И.С. Полн. Собр. соч. и писем: В. 6 Т. М.; Л., Изд-во АН СССР, 1963, С. 168.

[16] Фризман Л.Г. Жизнь лирического жанра. Русская элегия от Сумарокова до Некрасова. С. 109.